Книга Убойная линия. Крутые меры - Илья Бушмин

– Алло, здравствуйте. Евгений Артурович на месте?

– А кто его спрашивает?

– Передайте, что это Федоров. Я был у него вчера на приеме. Мы договорились, что сегодня он…

– Простите, Евгения Артуровича нет на месте.

– Да? А когда он будет? Когда мне перезвонить?

– Евгений Артурович в отпуске.

– Что?

– Евгений Артурович в отпуске со вчерашнего дня. По любым вопросам звоните через месяц.

– Как в отпуске? – обескураженно спросил Федоров, чувствуя себя идиотом. – Но он только вчера мне…

Договорить Федоров не успел – в трубке раздались короткие гудки. В приемной полицейского начальника положили трубку.

Федоров сначала пораженно смотрел на телефон, не веря в происходящее. Потом сообразил, что первое, вчерашнее, впечатление было верным. Никитин не собирался ничего предпринимать, и уж тем более не намеревался давать ход жалобе. А чтобы Федоров не смог сунуться никуда еще, забрал у него то самое «письмо счастья».

Коммерсант почувствовал себя обманутым. А еще – разъяренным. Такого быть не должно. В цивилизованном обществе начальник полиции не должен обманывать человека, пришедшего к нему за помощью. Этого просто не должно быть – от слова «никогда».

А потом до Федорова дошла главная мысль. Возможно, какое-то время назад в ОВД «Полехино» точно таким же образом поступили и с его другом Артемом Гомоновым. В результате чего теперь друг лежит в гробу.

И тогда Федоров, подстрекаемый мстительной яростью, сел в «ягуар» и рванул в другое ведомство. Возможно, единственное, где ему сейчас могли помочь. В следственный комитет.

– Садитесь, – Можаева жестом пригласила посетителя занять стул напротив. – Слушаю вас.

Федоров помолчал перед тем, как решиться.

– Скажите, следственный комитет ведь у нас расследует не только убийства? Но и, например, факты коррупции?

– Совершенно верно, – осторожно согласилась Можаева. – Почему вы спрашиваете?

– Я хочу сделать заявление. По факту коррупции руководства отдела полиции «Полехино». Из-за них умер Артем Гомонов.

Можаева остолбенела, когда Федоров с решительным видом положил перед ней отписанное мелким почерком готовое заявление.

Не подозревая о страстях, которые в это время разгорались в СК, я примчался на работу. После утреннего развода Мельник отправился за досье на Шкета, а я с нетерпением ждал его в кабинете, коротая время за прослушиванием странных разговоров Клюкина и Горшкова.

– Ну? – с придыханием дернулся Клюкин, когда Горшков положил трубку телефона. Горшков медленно покачал головой, что означало «нет» и для Клюкина было равнозначно приговору. Его лицо вытянулось. – Нет? Я ей не понравился? По… Почему? Как такое вообще может быть? Я все делал по твоей сраной книжке!

– Как тебе сказать, – подбирая слова, чтобы не ранить друга еще больше, пробурчал Горшков. – Ты все запорол. Наташа сказала, что Оля чувствовала себя, как туша в мясной лавке.

– Твою мать! Так там же написано было: «уверенность в себе» и все такое!

– Да раскусила она, что ты не такой. Что ты играл, прикидывался. Понимаешь? Это же бабы. Они чувствуют такие вещи, и их это напрягает.

Клюкин рвал и метал.

– А как же это? – он распахнул книгу «Соблазни их всех и принялся рьяно листать. – Вот! «Вы сидите в кафе, а она пошла в туалет и явно там прихорашивалась? Радуйся. Она хочет, чтобы ты это заметил. Это сигнал». Как быть с этим?!

– Е-мое, братан, они вдвоем ходили! Ну и плюс, они же девушки. Им положено хорошо выглядеть.

Клюкин задохнулся от нахлынувших на него чувств.

– Но… Там же написано… Она… Она волосы теребила! – Клюкин потряс книгой. – Там написано, если девка накручивает локоны на палец, это показатель того, что она на тебя клюнула!

Горшков уныло покачал головой.

– Не хочу тебя бесить, но… Ты на нее так пялился, что она, походу, все время думала, что с ней что-то не так. Вот и проверяла.

– Твою мать! Она ржала над моими шутками! Даже когда вообще не прикольно было! В этой долбанной херне написано, что это признак номер один, что она запала.

– Мне тяжело это говорить, брат, но я должен, – промолвил Горшков, с сочувствием глядя на напарника. – Она смеялась не над шутками, а над тобой. Потому что весь гребаный вечер ты вел себя, как полный придурок.

Клюкин смерил его взглядом, полный огня и клокочущей ярости. Зашвырнул книгу в урну и выпрыгнул из кабинета, громко – посыпалась штукатурка – хлопнув дверью. Горшков невозмутимо пожал плечами, достал томик из урны и поставил диагноз:

– Псих.

Зашел Мельник.

– Что это с Клюкиным? Он меня чуть с ног не сбил.

– Когда-нибудь их двоих отселят отсюда, и мы забудем все это, как страшный сон, – с надеждой пообещал я Мельнику. – Ну как, накопал что-нибудь на Шкета?

Мельник положил передо мной досье. К обложке канцелярской скрепкой была приколота фотография Шкета. Молодой, лет 30, нахохлившийся, с мелко посаженными глазами. Неприятный тип.

– Чекменев Петр Николаевич, кличка Шкет, – сообщил Мельник. – И он наш старый клиент. Прям постоянный. Условка за грабеж, год за хулиганство, несколько задержаний в притонах.

Мы решили не медлить. Промедление было смерти подобно, и это не фигура речи: в прошлый раз, с Фроловым, все оказалось именно так в буквальном смысле. Поэтому мы с Мельником рванули к Василичу, обрисовали ситуацию и выбили себе – на всякий случай – подкрепление. Двух ППСников из «Полехино», которые должны были оказывать нам силовую поддержку.

Решено было брать Шкета и колоть его на предмет Фролова, Гомонова и Морса. У меня не было никаких сомнений, что Шкет по уши в этой истории. И дело не только в деньгах, о которых мне поведал Паяльник, но и в прямом соседстве Шкета с Фроловым.

Наша маленькая группа захвата из четырех человек вывалилась из машин и взмахнула на четвертый этаж «хрущевки», находившейся в двух домах от места обитания ныне покойного Фролова. В квартире тихо играла музыка – значит, Шкет дома. Я, на всякий случай достав пистолет из кобуры на поясе, громко постучал в дверь.

– Шкет! Открывай, полиция!

Ответом была тишина. Я подергал ручку, и, о чудо, дверь оказалась не заперта. Кивком дав сигнал остальным, я распахнул дверь и впустил вперед себя сотрудников патрульно-постовой службы – с автоматами и в бронежилетах.

Это была однокомнатная квартира с чуланом. ППСники, а вслед за ними и мы с Мельником, быстро шмыгнули в пустую комнату, где тихо работал телевизор, проверили совмещенный санузел и кухню.

– Чисто, – будто я и сам не понял, объяснил мне один из парней в форме.

Я шагнул на кухню. Первым, что бросилось в глаза, была сковородка на кухонной плите. На ней красовалось яйцо с бледным желтком – сырое, словно Шкет намеревался подкрепиться, но резко передумал. Другой странностью было, что около сковороды горела включенная на слабый огонь конфорка.